Характеристика каждого рассказчика с фрагментами их рассказов:
Федя − старший из всех, ему было около 14 лет. Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувесёлой, полурассеянной улыбкой. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал−то в поле не по нужде, а так, для забавы. На нём была пёстрая ситцевая рубаха с жёлтой каёмкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок. Сапоги его с низкими голенищами были точно его сапоги — не отцовские. Ему нравится слушать рассказы крестьянских ребят о нечистой силе, но самому ему рассказать нечего, в его спокойной, обеспеченной жизни ничего сверхъестественного и таинственного не происходит. Он лишь уточняет детали рассказов:
..."— На плотине−то? — спросил Федя"...
..."— Он его спросил? — перебил изумлённый Федя"...
Павлуша − ему 12 лет, у парня были всклокоченные чёрные волосы, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котёл, тело приземистое, неуклюжее. Малый был неказистый — что и говорить! — а всё−таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из простой замашной рубахи да из заплатанных портов. Самый серьёзный, сме­лый и сильный из всех парней. Его ис­тория о затмении солнца заканчивается бытовым, а не мистическим финалом. Именно он не спит на рассвете — такие, как он, будут бороться за улучшение жизни крестьян. Павел немногословен, видно, что он не очень верит во все эти россказни. Не боится пугающих рассказов и шорохов в кустах, и идет к ним навстречу.
"— Ну, ничего, пущай! — произнёс Павел решительно и сел опять, — своей судьбы не минуешь".
Илюша − ему было также, лет 12. Лицо Илюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую−то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно всё щурился от огня. Его жёлтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из−под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. На нём были новые лапти и онучи, толстая верёвка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную чёрную свитку. Больше всех знает "сельских поверьев", рассказывает их ребятам без остановки.
"— А вот как. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Фёдором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да ещё с Ивашкой Сухоруковым, да ещё были там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять — как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите». Вот мы остались и лежим все вместе, и зачал Авдюшка говорить, что, мол, ребята, ну, как домовой придёт?.. И не успел он, Авдей−то, проговорить, как вдруг кто−то над головами у нас и заходил; но а лежали−то мы внизу, а заходил он наверху, у колеса. Слышим мы: ходит, доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошёл он через наши головы; вода вдруг по колесу так зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо,завертится; но а заставки у дворца−то спущены. Дивимся мы: кто ж это их поднял, что вода пошла; однако колесо повертелось, повертелось да и стало. Пошёл тот опять к двери наверху, да по лестнице спущаться стал, и этак спущается, словно не торопится; ступеньки под ним так даже и стонут… Ну, подошёл тот к нашей двери, подождал, подождал — дверь вдруг вся так и распахнулась. Всполохнулись мы, смотрим — ничего… Вдруг, глядь, у одного чана форма зашевелилась, поднялась, окунулась, походила, походила этак по воздуху, словно кто ею полоскал, да и опять на место. Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто−то к двери пошёл, да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно так… Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли… Уж как же мы напужались о ту пору".
Костя − мальчик лет десяти, возбуждал моё любопытство своим задумчивым и печальным взором. Всё лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки; губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, чёрные, жидким блеском блестевшие глаза; они, казалось, хотели что−то высказать, для чего на языке, — на его языке, по крайней мере, — не было слов. Он был маленького роста, сложенья тщедушного и одет довольно бедно. Грустный, печальный мальчик, задумывающийся о смысле жизни. Немного боязлив, неуверен, всего боится.
"— А вот что я слышал. Шёл я из Каменной Гряды в Шашкино; а шёл сперва всё нашим орешником, а потом лужком пошёл — знаешь, там, где он сугибелью выходит, там ведь есть бучило; знаешь, оно ещё всё камышом заросло; вот пошёл я мимо этого бучила, братцы мои, и вдругиз того−то бучила как застонет кто−то, да так жалостливо, жалостливо: у−у… у−у… у−у! Страх такой меня взял, братцы мои: время−то позднее, да и голос такой болезный. Так вот, кажется, сам бы и заплакал… Что бы это такое было? ась?"
Ваня − этому мальчику было всего лет семь. Он лежал на земле, смирнёхонько прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из−под неё свою русую кудрявую голову. Не трусливый, он маленький мечтатель в силу своего юного возраста, сравнил звезды с роем пчел.
"— Гляньте−ка, гляньте−ка, ребятки, — раздался вдруг детский голос Вани, — гляньте на Божьи звёздочки, — что пчёлки роятся!"